Интимная теория относительности - Страница 9

В среду она поехала в Хантсвилл. В комнате свиданий была ровно в девять тридцать. Конвоиры ввели Роберта около десяти. Его привезли из ливингстонской тюрьмы для приведения приговора в исполнение. Сорок минут пути в фургоне с маленькими зарешеченными окошками, через которые виден живописный берег озера.

Прощание начинается в десять, в двенадцать входят конвоиры и уводят заключенного, ровно в восемнадцать часов начальник тюрьмы включает автомат, который делает смертельную инъекцию.

В Чикаго она эмигрировала из Польши в середине семидесятых. Однажды в аптеку, где родственники нашли для нее временную работу, зашел Майкл. Потом он стал приходить каждый день. Когда оказалось, что она забеременела, они обвенчались в польском костеле. Еще до рождения ребенка молодожены переехали в Техас, где Майкл получил работу получше — в строительной фирме в Хьюстоне. Их сыну Роберту не исполнилось и двух лет, когда Ядвига осталась одна. Чтобы сводить концы с концами и помогать родным в Польше, она очень много работала. Парень вырос хороший. Только непутевый. Она слишком поздно это заметила. Девять лет назад машину, на которой ехал Роберт, остановила полиция. Перегорела лампочка стоп-сигнала. Машина была краденая. В кармане брюк Роберта нашли наркотики; разрешения на ношение пистолета, лежавшего на сиденье, у него не было. Парень запаниковал. Выстрелил. Через три часа его арестовали в Саут-парке. Через четыре дня полицейский умер от огнестрельных ран. У Ядвиги не было денег на адвокатов.

В Ливингстоне она навещала сына так часто, как только допускалось правилами. Каждые несколько недель в течение восьми лет. Они садились друг против друга. По равные стороны окна с толстым пуленепробиваемым стеклом.

Восемь лет единственными людьми, которые дотрагивались до Роберта, были конвоиры. За восемь лет никто его не обнял, не положил ладони ему на плечи, не пожал руку.

Но если изо всех сил прижать раскрытую ладонь к стеклу, в нем возникает тепло. Очень сильно прижатая ладонь оставляет отпечаток. Она знала, что Роберт чувствовал это тепло с другой стороны и вплел отпечаток сердца. Он писал ей об этом в письмах. Иногда он вырывал у себя ресницу, и, если надзиратели были невнимательны, она находила ее между страницами письма.

В хантсвиллской тюрьме оконное стекло в комнате свиданий гораздо толще, но она все равно почувствовала прикосновение Роберта, когда он отложил телефонную трубку и на прощание прижал к стеклу обе ладони. Временами, когда она гладит пальцами стеклышко рамки с фотографией Роберта, у нее возникает похожее ощущение. До сих пор…

Вечером она присутствовала при приведении приговора в исполнение. Если бы она и могла говорить об этом, рассказ ее был бы коротким. Но у нее провал в памяти. Утром следующего дня ей официально передали тело сына. Это было первого ноября. День казни Роберта был назначен несколькими месяцами ранее. У нее хватило времени выбрать кладбище и уладить все формальности. Благодаря тому, что она проработала на одном месте больше пяти лет, ей дали ссуду пол низкий процент. Хватило даже на надгробие. В мраморной плите рядом с выгравированной надписью она велела пробить прямоугольное отверстие и вставить в нет пластину из толстого стекла…

Химия облатки

Предрождественский вечер несколько лет назад. Ворота больницы Святой Елизаветы во Франкфурте-на-Майне выходят прямо на улицу. Напротив, на другой стороне оживленной проезжей части, — итальянский ресторанчик. Перед ним, на маленькой каменной террасе, незадолго до пращников владелец установил елку. Увитая гирляндами разноцветных лампочек, украшенная блестящими игрушками, осыпанная искусственным снегом, она вспыхивает сиянием, многократно отражающимся в окнах ближайших домов и больницы.

Предрождественский вечер несколько лет назад. Медленно спускаются сумерки. Большой город умолкает и в тишине пустеет. Начинается нечто очень торжественное…

Вдруг из ворот больницы выбегает маленькая девочка. Куртка надета на пижаму, на босых ногах — зимние ботинки. Она торопится туда, где елка. Я торможу, машина останавливается. На тротуаре перед воротами появляется пожилой мужчина в темно-синем мундире и, нервно жестикулируя, что-то кричит малышке. Через минуту, выскочив на середину мостовой, он в панике пытается остановить и без того замершее движение. Когда охранник уже рядом с ребенком, под елкой, автомобили снова трогаются. Люди спешат домой к своим елочкам. Поскорее. Разве можно объяснить то, что слепо гнало ну девочку; чем-либо, кроме отчаянной жажды исключительных переживаний, какие запомнились ей по Сочельникам раннего детства? Что такого особенного в Сочельнике, помимо мистического волнения? Как это определить? По какой-то особой энцефалограмме? Или дело тут в особой химий мозга? Оказывается, да…

Ожидание (адвент'). Механизм ожидания активизирует лобную долю головного мозга. У людей, которые прислушиваются к звуку падения капель из неисправного крана, как и у людей, которые ждут Сочельника, увеличивается частота электрических импульсов в этой области мозга. Если вода внезапно перестает капать, частота импульсов многократно возрастает, вызывая, в частности, тревогу. Это сопровождается снижением концентрации серотонина — гормона, отвечающего за хорошее настроение и ощущение гармонии. Лишить нас ожидания праздника — то же самое, что закрыть капающий кран. Наш кран, однако, капает. С начала декабря, ежегодно.

Снова елками украшены улицы, по радио звучит та же, что и всегда, праздничная музыка, тот же, что и всегда, гормон стресса (кортизол) гонит нас в магазины за подарками для близких. За несколько дней до Сочельника мы исповедуемся в храме либо перед самими собой. Священник ли отпустил наши грехи или собственная совесть — в результате мы повышаем свой уровень эндорфинов (опиатов из группы морфина), которые утоляют нашу боль, утешают, успокаивают, вселяют в нас надежду. В самом деле, после исповеди мы обещаем исправиться, находясь в состоянии своеобразного наркотического опьянения. Потому, вероятно, когда хмель проходит, мы быстро об этих обещаниях забываем.